А.С. Шушарин Полилогия современного мира (Критика запущенной социологии)
Главная  |  Содержание книги  |  Библиография  |  Обратная связь
Предисловие Разумный оптимизм в понимании происходящего на планете сначала основывается на трезвом осознании драматической ситуации, во всяком случае, на чувстве тревожности в отношении стихийного хода развития событий в их предоставлении самим себе. Этот «естественный» ход развития образуется нравственным, этническим, демографическим, региональным, экономическим, продовольственным, энергетическим, ресурсным, экологическим, генетическим, криминальным, террористическим, «вооруженческим», и т.д. перенапряжением жизни на Земле с угрозой случая всеобщей катастрофы. Похоже, при том, чем ответственней мысль, тем скромней выражения надежды на избежание, иногда даже говорят, гибели рода человеческого. Альтернативой такому спонтанному, вероятному ходу развития является разумное преодоление самого заходящего в предел, пока в рабочих терминах говоря, конфронтационного или полярного (однополярного, биполярного, многополярного и пр.) способа бытия человечества, способа, собственно и порождающего все основные и исторически быстро растущие перенапряжения. Познать это нынешнее, переломное, критическое состояние мира и возможность зреющего из недр самой жизни его восходящего преодоления - такова научная задача или, как еще говорят, императив эпохи. Этот незримый из будней повседневности, а часто вообще не разделяемый императив, тем не менее, давно и в весьма разных формах признается многими художниками, политиками, теологами, философами, наконец, всегда дольше раскачивающейся наукой. Этот же познавательный императив сразу отметает из прямых интересов исследования все нынешние политические, и даже геополитические баталии «мутного времени», готовящие лишь, так сказать, «телами павших» почву для грядущих коллизий. Вот к ним-то и необходима научная подготовка. Интеллектуальная огромность постижения общемировой ситуации или, говоря без обиняков, исторической задачи составляет первый, в некотором роде решающий пункт настроя мысли. Исторический масштаб задачи определяется глобальным характером взаимосвязей и проблем современного мира. Социальный масштаб задачи в пока неведомых формах соотносим с «социальной базой» как населением всей планеты, как всем многообразием культур. Научный, а в целом  мировоззренческий масштаб задачи обусловлен всей необозримой «суммой» хаотизированного социального знания, которое должно быть в итоге и именно в восходящем русле во всем объеме рационально достигнутого преемственно ассимилировано, но и в таком же гигантском объеме освобождено от мусора и качественно обновлено во всех его потоках. Так что объективное развитие человечества выдвинуло перед социальным познанием титаническую научную задачу, для образной характеристики которой и любых самых «больших» эпитетов мало. Поэтому автор сознает буквально фантастическую огромность задачи, но ставит перед собой скромную цель - придать импульс развертыванию научной фазы обновлений, предложить эскизно целостную точку зрения, определенную, научно-гуманистическую познавательную «регулятивную идею». Или, как еще говорят, предложить «точку роста», один «кирпич» для этого процесса. А равно, конечно, и для сферы критики, столкновений с другими «кирпичами». В этой же связи сразу о стиле изложения, «языке». Соображения пока еще самые простые, но нуждающиеся в повторении и в научных кругах. Дело в том, что, даже не говоря о возможных терминологических и вообще поисковых издержках и независимо от авторского стиля (как известно, «неисправимого»), попытка всякого нового шага познания, сначала, конечно, в виде текста, вносит затем изменения в сложившийся научный язык. Этот печальный факт не знает и никогда не может знать исключений. В социальном же познании новообразования касаются огромных «языковых» пластов, огромного множества понятий, а в данном случае, по сути, и всех общественных наук (даже включая их многие названия, классификации, субординации). При освоении материала в имманентных значениях понятий это создает «идейно-понятийную» дискомфортность, особо болезненную для новых понятий в «старых» терминах, как следствие - мощное сопротивление мышления. Преодоление же этого сопротивления нуждается, как всякий труд, в воле. Ведь осваивать многие новые идеи и понятия (часто конфликтующие с глубоко привычными), следовательно, и переделывать (даже независимо от приятия) способ и язык выражения собственной мысли - дело всегда очень трудное. О содержательной характеристике работы в предисловии можно высказать крайне скупые соображения. На сей счет приходится разочаровать возможные ожидания некоей сразу достойной обсуждений или «осуждений» содержательной «квинтэссенции». Автор ни в малейшей степени не намерен скрывать свою определенную научную позицию. Но, позволительно сразу спросить, а есть ли среди всех сейчас бытующих «измов» или идеологических, философских, концептуальных и пр. метафор именно вводного порядка, не подмочивших своей «социально-выразительной» репутации? Что-то не видно. Или, иначе говоря, приходится признать, что во всем «пространстве» как раз концептуально преамбульных форм и их же многообразных сочетаний сейчас просто нет «априорно» надежных. Можно еще добавить, что полилогия это теория многомерных и «многослойных» композиций отношений в основаниях общественной жизни всего современного человечества в многообразии открывшихся к настоящей эпохе и тесно переплетенных структур, отношений и процессов. Причем, отношений не только внутриобщественных, но и имеющих совершенно другую, и даже более глубокую природу, тоже гетерогенных, межобщественных, ныне, в частности, находящих свои бурные идейные проявления в хаосе глобалистики, культурологических, цивилизационных теорий и пр. Иначе и пока привычным оборотом говоря, понимание социального бытия как меняющихся исторических форм «самоутверждения индивидов», обогащается и пониманием еще более глубоких отношений и процессов в «самоутверждении культур», а точнее – исполинских социальных структур, обуславливающих само «поведение» этих культур, как основных  «героев» истории. Далеко не только «за металл» люди и целые народы, оказывается, гибнут. Уже только по этим  причинам опять же все известные преамбульные метафоры «онтологического» порядка (общество, формация, способ производства, цивилизация, культуры и пр.), оказываются во всем их именно нынешнем, тем более, политически и газетно-девальвированном виде, беспомощными. Понятно также, что в отношениях с существующим социальным знанием неизбежна конфликтная ситуация. Подзаголовок полилогии (Критика запущенной социологии) как раз и выражает самый тяжкий аспект исследования, связанный с переработкой оснований, точней, критических начал такой переработки, всей нынешней социологии, т.е. всей совокупности общественных наук. Но как и в «онтологических» вводных характеристиках здесь тоже нет подходящих понятий, а потому и использован оборот «запущенности», в ее русскоязычных значениях. Соответственно эта запущенность (или еще, скажем, запоротость, заброшенность) нынешней социологии и подлежит преодолению. В частности, в пору, когда именно весьма интеллектуально агрессивное экономическое мышление, казалось бы, празднует окончательную победу, а социологии пока серьезно похвастать не чем, здесь и предстоит столкновение с самыми могучими, вековыми догмами. Иначе еще можно сказать, что в критическом срезе полилогия в значительной мере представляет собой возражения как самодовольному, даже научно сервильному либерализму, так и отнюдь не в меньшей степени махине догматизированного марксизма. Равным образом, в другой плоскости, полилогия возражает как упрощенному (лукаво или наивно «общечеловеческому») космополитизму, так и тем более  «суверенному» национализму. Критическая, так сказать, работа, дальше некуда. Попросту говоря, революционная. На фоне бойких «цивилизационных» размахов раздумий о судьбах мира «экономизм» может показаться слишком мелкой или даже уже преодоленной догматикой. Но это совсем не так. За бурными оболочками эффектных «свободных исследований» в самом теле социального познания именно «экономизм» правит бал. Причем, невидимо для широкой публики и даже многих ученых мужей, но, так сказать, спокойно и уверенно, в весьма разных формах продолжая безраздельно контролировать, в частности, через системы образования, СМИ, даже политические институты, идейную ситуацию на планете, упорно подталкивая человечество к гибели. На этот счет достаточно сказать следующее. Как подавляющее правило, даже новаторствующие теоретики от экономической науки просто не хотят видеть моря идей, пробивавшихся в уже давних и огромных внеэкономических руслах, а социологи или, игнорируют «экономическое», уходя в феноменологические туманы, или не могут выбраться из экономических догм, безропотно принимая их за чистую монету. Но ведь и не экономическая наука «виновата», а именно социология пока не сумела выдвинуть генерализующих попыток прорыва из существующего состояния мирового «научного сообщества». Соответственно и «сообщество» это, в основной массе своей, по воле и поневоле всеми потоками своей «продукции» продолжает ангажировать идущие к своему пределу отжившие социальные порядки. Превзойти же или обойти эту более чем солидную «идейную всемирную организацию» «научного сообщества» можно, если вообще еще можно, единственным разумным путем - новым профессионализмом, а сначала новым и обширным семантическим «геномом» прорывного, революционного русла социального познания. Действительная теория в любой сфере бытия и практики, касается ли это нового химического вещества, слесарного дела, школьного образования, порядков в «отдельно взятом» цеху или всего мироустройства может быть по месту, времени и предмету только революционной. Что, впрочем, время от времени и положено науке по самой ее сути. Что же касается очень легко предвидимого упрека, что автор таким «вселенским» замахом претендует на некую единственно истинную точку зрения, то можно ответить следующим образом. Во-первых, «замах» такой просто тождественен признанию объективной глобализации мира, в коей теперь уже мало кто сомневается, хотя и с диким разнобоем понимания этой самой глобализации. Иначе говоря, «вселенский» теоретический замах, отнюдь не из претензий автора произрастает. Во-вторых, едва ли спорно согласие в том, что мир все-таки имеет возможность преодолеть конфронтационное состояние (с обвалом «соцлагеря» и окончанием «холодной войны» отнюдь никуда не исчезнувшее, даже латентно и незримо обострившееся). А это значит, что социальная наука уже превентивно будет обязана начать «говорить» на каком-то изменившемся социологическом языке, неумолимо образовать качественно новый, революционный дискурс или, как еще говорят, новое когнитивное поле. Свою задачу, в таковом случае, я и вижу в том, чтобы лишь «предугадать» начала такого изменения. В конце концов, все более укрепляется понимание, что поступательное развитие науки собственно и проявляется в критике существующего и в обогащающе генерализующих «исправлениях-прибавлениях» научного языка. Полилогия и представляет собой попытку эскизной схемы или «исследовательской программы» таких прибавлений. Так что заведомые обвинения автора (а мне их уже, т.е. как говорится, до того, приходилось слышать) в стремлении неомессианского запева не по адресу. На попытки нового объяснения происходящего в виде перемены научного «языка» претендует познание, а не на идеологическую поэзию и политическое исполнительское мастерство. Вообще говоря, идеи полилогии давно «носятся в воздухе». Это, например, известные философские идеи диалога, стереологии, полифонии, гетерофонии, полистилизма, толерантности, сосуществования и т.д. Но, пожалуй, точнее сказать, что дело даже не в самом по себе понимании сосуществования множественно разного, каковое все ж невольно отдает ароматом сусального, но весьма опасного, «всесогласия». Вопрос стоит о самом интеллектуально революционном переходе к монистически полилогическому мышлению, преодолевающему одномерности, монологизмы мышления, «черно-белые» видения мира и линейности его развития. Но такое преодоление и не означает капитуляции перед всеядным эклектизмом или бесхребетным релятивизмом, впрочем, скрывающих за собой весьма жесткий вариант все того же конфронтационного мышления. Вот на смену «двухцветного», едва ли не манихейского, понимания бытия и идет его революционное переосмысления как композиций огромных «тектонических» многообразий, в их многофакторности, гетерогенности, неоднородности, субординированности, многомерности. Соответственно и само общественное развитие предстает как не однолинейное (хотя и в этом остаются свои узкие, но определенные и весомые резоны), а, как и полилинейное, нелинейное, многосвязное, вариантное, рефлексивное, полипричинное, вероятностное. Но все эти ростки, еще раз повторю, как таковые давно известные, в действительности свидетельствуют о предстоящей «немыслимой» огромности интеллектуальных перемен. Пока же они интенсивно и безмерно хаотично множатся в обзорно-металогических рефлексиях философской или близкой к ней эссеистской мысли, а в самой социологии невообразимо эклектично и, главное, что еще далеко не в самих фундаментальных основаниях социологии. Удручающе характерно при этом, что даже проблемно-поисковая философская рефлексия хотя бы вообще фундаментального знания (познания) в социологии, можно сказать, почти отсутствует. Ну, как вообще нет самого главного, фундаментального знания и познания. На фоне, особо явно навязываемого СМИ, сиюминутного видения мира и даже бойкого шума философии и науки вокруг «глобализации», «постиндустриализации», «информатизации», «экологизации» и пр. действительно господствующие социальные структуры и восходящие тренды развития очень глубоки и «тяжеловесны». Потому и постижимы именно фундаментальным познанием, весьма удаленным от поверхностных интеллектуальных шумов. Полилогия и представляет собой попытку переработки прежде всего скрупулезных фундаментальных оснований в научной картине современного социума, а в итоге выступить метатеорией или, попретенциозней, новой дисциплиной социальной мысли и слова в революционной переорганизации социального познания в субординации всех его основных потоков. Ну, а насколько это получится, зависит не только от автора, но и от ее благородия госпожи Удачи. Ведь само признание бифуркационности развития уже означает, что одна теория никогда невозможна. А это значит, что госпожа Удача является самым непосредственным и активным «участником» социального познания, причем, иной раз и не госпожой, а его товарищем. Работа предназначена для тех, кто, конечно, возьмется за тяжкий труд ознакомления с ней, кому она окажется интуитивно нравственно и интеллектуально привлекательной, профессионально интересной. Но именно профессионально. Дело в том, что вопреки мощнейшему прагматическому давлению, напряжению и темпу развития всех обстоятельств горячих и даже драматических времен, в разумном идеале познания (а в итоге и обеспечиваемой наукой обновляемой практики) все равно сначала нужно решить только научные вопросы в формах свободных от символов политической вокабулистики, любой неизбежно упрощающей прагматизации. Так что еще можно сказать, что полилогия это теоретическое описание строения и происходящего в современном мире в его же обостряющемся критическом состоянии. Причем, - без тени, без намека, без крупицы социально-политической прагматики (всегда имеющей в основном ненаучную природу), т.е. без малейших интонаций программизма, проектизма и пр. Установка эта видится мне по нашим прагматизированным временам настолько важной, что за любую встретившуюся читателю в книге интонацию «долженствования», буду считать себя «пойманным за руку» утопизма в его не лучшем смысле. В этом отношении полилогию можно образно сравнить с арьергардом социального познания в основаниях социологии, со своего рода переупорядочением начал, «онтологических» тылов, глубинной социальной «метафизики», крайне далеких от любой прагматики. Постоянно же довлеющее требование герменевтики – результат, в конечном счете, становится таковым на уровне обыденного сознания - пока (т.е. в сугубо научных делах до любой прагматизации) поневоле выливается в высокую интеллектуальную неровность материала. Но и снисхождения общедоступности не делается, разве что в редких, отдельных иллюстрациях или в некоторой сознательно «газетной» стилизации отнюдь не газетных вопросов. Социальная мысль реально существует в обществе в диапазоне от односложных политических лозунгов до дебрей тончайших вопросов, в которых крохотные горстки да еще предметно и концептуально разгороженных социологов подчас едва понимают друг друга. А задача пока и состоит в том, чтобы уловить, конфигурацию интеллектуальных перемен, как говорится, необходимую и достаточную именно для никогда не «бойкого» научного резонанса. И сначала только научного. Но потому же, повторюсь, и понятно, что взаимоотношения со всем ныне легитимным, институционализированным социально-философским, социологическим профессионализмом «научного сообщества» легкими быть не обещают. Мягко говоря. Ибо именно нынешнее научное социологическое (в т.ч. и особо экономическое), даже ставшее всемирным, «сообщество», и является как основным держателем всего накопленного знания, так и основным интеллектуальным препятствием на пути обновлений, как оно всегда и бывает перед радикальными прорывами познания. Еще здесь такое соображение. Уже более десятка лет назад выпускник философского факультета МГУ А.И.Астахов, поработавший с одним из вариантов рукописи, высказал соображения, которые заставили нас обоих поломать голову. Мне казалось, что в работе необходимо полностью избавляться от более ранних наивностей или даже ошибок. Но выяснилось, что это серьезно затрудняет восприятие развиваемых идей. В некоторой дозе воспроизведения самого исследования, как нелегкого, а то и неуклюжего, выкарабкивания из циклопических догм, тоже, оказывается, есть свои резоны. Является этот «принцип Астахова» дидактической, методической, познавательной или еще какой закономерностью, мы так и не разобрались, но действительно похоже на то, что попытки солидных новаций путем «как снег на голову» никогда не реализовались. Возможно по этим же причинам материал получается каким-то «многозаходным», дополняющим саму теоретическую логику своего рода внутренней динамикой эволюций не только взглядов автора, но и меняющейся интеллектуальной атмосферы, а также различиями уровней рассмотрения или аспектов по внешней видимости одних и тех же вопросов. Впрочем, этот вопрос приемистости и вообще особенностей изложения потребует особого разговора. Вопрос неприятнейший, имеющий дело не только с нелинейностью научного текста, но и, похоже, с дилеммой правильно или нравственно. Бывает и такое. И еще два своего рода технических момента. Первый момент состоит в следующем. В настоящее время, как правило, не принято ссылаться, минуя сами «первоисточники» этих ссылок. Я считаю это неправильным. Во-первых, все «первоисточники» уже давным-давно ни один человек охватить не в состоянии. Во вторых, найти у другого автора сильную мысль, например, емкий афоризм, дельную метафору, поэтически образ, плодотворный конструкт, удобную схему и т.д. – не простая работа. А ее надо уважать. Поэтому без стеснений иногда буду прибегать и к «двойным ссылкам» - на автора «первоисточника» сильной мысли и на автора, который заметил и привел эту мысль. И второй момент. Если бы я ссылался на всех авторов, на идеи которых, так или иначе, опирался (включая и многие «неименитые имена»), то строгое цитирование с надлежащим контекстом, аппаратом сносок, библиографией и пр. просто сами по себе превысили бы объем настоящей книги. Так что делаю все это нестандартно кратко, хотя и по максимуму сносок на встретившиеся, на мой взгляд, полезные идеи (даже, что считаю нужным особо подчеркнуть, независимо от всей позиции их авторов). Но по указанной причине приношу извинения, что при использовании сильных идей просто не имею возможности должным образом поднять их авторскую историю. Но это все же дело вполне поправимое. Что же касается критической опоры на неразделяемые мной позиции, то в этих случаях буду прибегать к универсальным оборотам «иногда говорят» или «один уважаемый ученый». Впрочем, легко обещать. Науке, поговаривают, свойственна терпимость. Вроде это даже вполне в духе времени и сути самих зреющих перемен. Но всему есть свои пределы. Да и «лысенки» с «розенбергами» в науке встречаются. А уж в социальной – тем более. Я вообще полагаю, что в социальном познании, как говорится, по-божески проявленные эмоции, уместный гнев, посильный юморок, вполне приемлемы. Абсолют сухого академизма стиля частенько вообще выступает лишь маской слабоватых, фальшиво «нейтралистских», а то и грязноватых убеждений паразитирующих на науке, так сказать, по видимости толерантным проявлением крепкого корпоративного «духа и тела» нынешнего «научного сообщества». С другой стороны, именно догматика, а также вообще невежество, нигилизм, примитивизм, популизм и пр. никогда не пренебрегают оружием апелляции к упрощенным чувствам. А в безмерно более трудном поиске в непреходящей и интеллектуально резко неравной борьбе с указанными «оппозициями» извольте пользоваться лишь рассудком? Заключая предисловие, считаю своим долгом выразить признательность тем кто учил меня «уму-разуму» и помогал. Не могу не помнить учителей школы №78 на Потылихе. «Инженерить» обучали преподаватели радиотехнического факультета Московского авиационного института им. С.Орджоникидзе. К более широким горизонтам размышлений не легко приучали преподаватели Вечернего Университета марксизма-ленинизма при МГК КПСС. Благодарен всем коллегам по «ящикам», смежному военному люду и, конечно, отличным товарищам - шефам, смотревшим «сквозь пальцы» и помогавшим, когда меня, как говорится, без отрыва от производства, «повело» в философские и социальные дела. Глубоко признателен всем сотрудникам («состава» середины 80-х годов) кафедры политэкономии гуманитарных факультетов Московского государственного университета им. М.В.Ломоносова (заведующий кафедрой Ф.М.Волков). Важную для меня публикацию помогали «протолкнуть» академик Л.И.Абалкин и профессор А.А.Сергеев. На весьма трудной, почти пятичасовой защите кандидатской (1986 год) с половиной состава Совета не только с «родной» кафедры в невесть кем заполненной аудитории помогали оппоненты член-корреспондент АН УССР Ю.Н.Пахомов (Киев) и тогда еще кандидат экономических наук А.В.Бузгалин, профессор В.М.Агеев, С.П.Никаноров, В.Н.Шабаров и другие. Критично, но все же снисходительно, отозвалась кафедра политэкономии Ленинградского государственного университета. Сохраняю самую светлую память об ушедших от нас кандидате исторических наук, докторе экономических наук, профессоре Н.А.Климове (научный руководитель) и кандидате физико-математических наук, докторе философских наук, профессоре В.С.Готте (детально читавший и комментировавший мою еще поисковую и толстую «полуахинею»; согласившийся на совместную публикацию) Хорошо знаю, какие трудности встречали они, помогая мне, но до конца и по мере возможностей шли на это. С той по нынешним меркам уже далекой поры, а особо в результате «перестройки», ситуация изменилась. Работать в «ящике» быстро стало бессмысленным и невозможным. Потому же выражаю благодарность, «приютившего» меня, журналисту А.Н.Чекалину (главный редактор «Экономической газеты»), который вопреки свойственному журнализму популистскому конформизму рисковал, помещая в газете непопулярные материалы, создававшие мне, правда, и дороговатой ценой, необходимый для работы хотя бы неофициально-научный «микроимидж». Таковая реклама о возможном направлении исследований делалась потому, что для этих исследований научные каналы были и пока по-своему остаются, даже еще более изощренно, закрытыми. Уже не запретами, которые «схоластическими» приемами обойти все же можно было, а более простоватыми и крепкими законами, с позволенья сказать, «интеллектуального рынка», в которых верх берет не мысль, а продажность «товара». А то и авторов. Самоотверженность же родных, как обычно, прозой невыразима. И последнее. Любая новая теоретическая попытка, тем более претенциозная (с «большим замахом») сначала встречает, как известно, предубеждения со стороны подавляющего, если не сказать абсолютного, большинства. И полной ерундой было бы считать, что какими-то специальными приемами логики, поэтики, эпатажа, ссылок на мысли великих умов и пр. эти предубеждения можно заметно убавить. В свою очередь эти предубеждения делают исключительно легкой негативную идентификацию работы по выхваченным из текста идеям, по пунктам оглавления, даже по первым же «словам» текста, а то и вовсе только по названию работы. Все это совершенно нормально, как и так же нормально то, что в отличие от здравой критики меня (да как и любых авторов) подобные реакции ни на йоту не трогают. Как их и нет. Несколько сложнее другое. Точно также, как и с предубеждениями, никакими приемами невозможно вызвать предрасположенность к овладению теоретическим материалом. Пусть сначала у абсолютного меньшинства, она уже есть. И все тут. Без всяких приемов. Однако, и всякие «Интернеты», тем паче богемно ориентированные «презентации» с шампанским, здесь бессильны, если не сказать, вредны. Опять все решает удача встречи книги с предрасположенным к тяжелому труду читателем. Итак, читателю, еще не сумевшему настроиться на трудную работу, следует сразу же отложить эту книгу. Мозгами, как говорится, пошевелить придется. Читатель же, внутренне готовый к тяжкому приобщению к попытке эскиза сложнейшей, революционной теории современности, а затем к полемическому сотворчеству, вооружится временем, терпением, вниманием, бумагой и ручкой для выписок и заметок, и даже справочно-энциклопедической литературой. Начнем, как в таких случаях и «положено», с обстоятельной «Постановки вопроса».		Книга 1. Книга 2. Книга 3. Книга 4. Книга 5.
Главная  |  Содержание книги  |  Библиография  |  Обратная связь © О.П.Шушарина, К.А.Белоусова, 2005-2008